- Где Джимми, дорогая? -- спросил мистер Андерсон. - На кратере, -
ответила миссис Андерсон. -- Ничего не может случиться, с ним вместе
Робачонка. А... эту уже доставили? - Да. Она еще в космопорте,
проходит обследование. Честно говоря, мне самому не терпится ее
увидеть. Ведь с тех пор, как, пятнадцать лет назад улетел с Земли, я
не видел ни одной. Кино не в счет. - Джимми не видел ни одной
вообще, - сказала миссис Андерсон. - Потому что он родился на Луне и
бывать на Земле не может. Почему я ее сюда и выписал. Мне кажется,
она будет первая на Луне. - Уж очень она дорого стоила, - заметила
миссис Андерсон с легким вздохом. - Робачонка тоже обходится нам
недешево, - сказал мистер Андерсон. Джимми и в самом деле сейчас был
на кратере. По земным меркам, для десятилетнего он был слишком худым
и высоким. Руки и ноги у него были длинные и гибкие, но в скафандре
он выглядел шире и коренастей. Так или иначе, к лунной гравитации он
был адаптирован много больше любого человека, родившегося на Земле.
Когда, сгибая и распрямляя ноги, Джимми начинал прыгать, как
кенгуру, отец и мечтать не мог о том, чтобы его догнать. Наружный
склон кратера был здесь обращен на юг, и Земля, стоявшая низко в
южном небе (так бывает всегда, если посмотреть из Лунного Города),
была сейчас почти полной и ярко освещала эту сторону кратера. Склон
был пологий, и хотя весил скафандр немало, Джимми, прыгая по склону
вверх, казалось, парил над поверхностью, как если бы гравитации на
Луне не было вообще. - Робачонка, пошли! -- крикнул он. Робачонка,
слышавшая Джимми по радио, пискнула и запрыгала за ним следом. Хотя
Джимми передвигался быстрее отца, до Робачонки ему в этом смысле
было далеко; правда, ей не нужен был скафандр, ног у нее было
четыре, а сухожилия были из стали. Она проплыла, кувыркаясь, у
Джимми над головой и опустилась ему под ноги. - Не хвастайся,
Робачонка, - сказал Джимми, - и не убегай далеко. Робачонка пискнула
снова, тем особенным писком, который означал "да". - Ты обманщица, я
тебе не верю! -- крикнул Джимми. И он взлетел еще в одном, последнем
прыжке, который перенес его через закругленный верхний край кратера
на внутренний склон. Земля скрылась за краем, и вокруг стало совсем
темно. В этой теплой, какой-то дружелюбной темноте исчезло всякое
различие между поверхностью Луны и небом, если не считать мерцания
звезд. Вообще-то Джимми не полагалось играть на внутренней, темной
стороне стены кратера. Взрослые говорили, что это опасно, но они
говорили так потому, что никогда сами там не бывали. Грунт здесь был
гладкий и похрустывал под ногами, и Джимми точно знал, где лежат
немногочисленные валуны. К тому же, какая может быть опасность в
том, чтобы бегать в темноте, если все время около тебя Робачонка,
если она все время прыгает, пищит и светится? Да она и без света
всегда знает, где Джимми, у нее есть радар. С ним ничего не может
стрястись, пока рядом Робачонка, пока она бросается, когда Джимми
оказывается слишком близко к какому-нибудь валуну, ему под ноги,
когда она прыгает на Джимми, чтобы показать, как его любит, или
бегает по кругу и пищит тихо и испуганно, когда Джимми спрячется за
валуном, хотя на самом деле Робачонка прекрасно знает где он. Как-то
раз Джимми лег на грунт, как будто ему стало плохо, и тогда
Робачонка включила сигнал тревоги и из Лунного Города моментально
прибыли люди. Отец в тот раз сказал Джимми, что он думает о таких
шутках, и больше Джимми не делал этого никогда. Он как раз вспоминал
об этом, когда услышал на своей радиочастоте голос отца: - Джимми,
возвращайся. Я хочу кое-что тебе сказать. Джимми снял скафандр и
помылся. Всегда приходится мыться после того, как побываешь снаружи.
Даже Робачонку опрыскивают, но она это любит. Стоит на своих четырех
лапах, небольшое, всего в фут длиной тело, вздрагивает и слабо
светится, голова маленькая, рта нет, два больших глаза за стеклами,
и на голове шишка -- в ней мозг. Попискивает, пока мистер Андерсон
не скажет: "Замолчи, Робачонка". Сейчас мистер Андерсон улыбался. -
Джимми, у нас для тебя кое-что есть. Пока еще в космопорте, но
завтра, когда там закончат обследования, это доставят к нам. Я решил
сказать тебе прямо сегодня. - С Земли, пап? - Собака с Земли, сынок.
Живая. Щенок скотч-терьера. Первый пес на Луне. Робачонка тебе
больше не нужна. Держать их обоих мы не можем, а Робачонка перейдет
теперь к какому-нибудь другому мальчику или девочке. Он замолчал,
ожидая, похоже, что Джимми что-нибудь скажет, но, не дождавшись,
заговорил снова: - Ты ведь знаешь, Джимми, что такое собака,
настоящая. Робачонка -- это металлическая имитация живой собаки,
собачонка-робот. Потому она так и называется. Джимми насупился. -
Робачонка вовсе никакая не имитация, пап. Она -- моя собака. - Не
живая, Джимми. Робачонка всего лишь игрушка из стали и проводов, в
которую вставлен простой позитронный мозг. Она не настоящая. - Она
делает все, что я захочу, пап. Она все понимает. Значит, она
настоящая. - Нет, сынок. Робачонка всего-навсего машина. Просто она
запрограммирована вести себя так, как она себя ведет. А вот собака,
она по-настоящему живая. Когда у тебя будет собака, Робачонка больше
не понадобится. - Но ведь для собаки нужен будет скафандр, правда? -
Да, конечно. Но все равно собака лучше, а к скафандру она привыкнет.
В Городе ей скафандр не нужен. Когда собака будет здесь, ты увидишь
разницу сам. Джимми посмотрел на Робачонку, та пищала опять, очень
тихо и протяжно. Джимми протянул к ней руки, и Робачонка прыг -- и
оказалась у него на руках. - Ну и какая же между ними разница? --
спросил Джимми. - Это трудно объяснить, - ответил мистер Андерсон, -
ты сам увидишь. Собака будет любить тебя по-настоящему. А Робачонка
просто сделана так, чтобы показывать тебе, будто она тебя любит. -
Но, пап, мы же не знаем, какие настоящие чувства у собаки. Может,
она только притворяется. Мистер Андерсон нахмурился. - Джимми, ты
сам увидишь разницу, когда испытаешь любовь живого существа. Джимми
крепко прижимал Робачонку к груди. Лицо его выражало отчаянье. -
Разве важно только то, что чувствуют они? -- сказал он. -- А что я
чувствую, разве не важно? Я люблю Робачонку, и это самое главное. И
маленький робот, которого еще никогда не обнимали так крепко,
запищал счастливым громким прерывистым писком.